Год две тысячи четыреста сороковой - Страница 86

169

Сравнивая то, от чего отправлялись люди в физике, с тем, на чем ныне они остановились, нельзя не признаться, что, пользуясь всеми имеющимися у нас приспособлениями и снарядами, мы уже не столь широко используем свой ум и способность к догадке. Человек, предоставленный сам себе, казалось, был более могущественным, чем теперь, когда в его распоряжении имеются всякие искусственные рычаги. Чем их больше, тем мы становимся ленивее. Все эти бесчисленные опыты лишь способствовали умножению ошибок. Обрадовавшись возможности видеть явления воочию, мы сочли цель достигнутой; идти дальше считают излишним. Наши физики скользят мимо тысячи важных явлений, в то время как им следовало их объяснять. Физические опыты превратились в некое лицедейство, вернее в представление фокусников. Нередко, добиваясь нужных результатов, демонстратор помогает себе пальцем, ежели опыт происходит недостаточно быстро или вовсе не получается. Что мы видим вокруг? Никому не нужные, не связанные между собой открытия; физиков-догматиков, все подчиняющих одной доктрине; болтунов, вызывающих восторги толпы и внушающих презрение тому, кто вдумывается в смысл гладких и пустых их речей. В трудах Академии наук представлено множество различных фактов, порой мы находим здесь поразительные наблюдения; но все они подобны рассказам того единственного путешественника, что жил среди никому не ведомых племен, к которым никто после него так и не смог снова проникнуть. Приходится верить на слово и путешественнику, и физику; приходится верить им, даже если они заблуждаются: из их речей не извлечешь никакой пользы, поскольку племена эти недоступны, а наблюдения неприменимы к какому-либо реальному делу.

170

Пусть объяснят мне создатели физических и философских теорий следующее диво: отец Мабийон в юности был весьма тупым малым; когда ему было двадцать шесть лет, он как-то упал и стукнулся головой об угол каменной лестницы. Болвану сделали трепанацию черепа. После сей операции он вдруг обрел блестящую ясность восприятия, поразительную память и небывалое усердие к учению. Инструмент, просверливший ему череп, каким-то образом воздействовал на его мозг, и он стал другим человеком.

171

Самые блистательные и дорогостоящие сооружения отнюдь не являются самыми замечательными, если их возводят лишь ради бесполезной роскоши. Машина, которая движет воду, омывающую Марли, обладает в глазах мудреца меньшей ценностью, нежели простое колесо, которое вертит вода маленького ручейка, дабы молоть зерно окрестных деревень или облегчать усилия трудолюбивого ремесленника. Талант может быть всемогущим, но велик он лишь тогда, когда служит человеку.

172

Когда ты шагаешь по полям и лугам, думая, быть может, о корабле, что, бороздя морскую гладь, везет твои сокровища, остановись, о неосторожный! Ты топчешь скромную полевую травку, что могла бы стать для твоего сердца источником радости и здоровья, а это куда большее сокровище, нежели все те, которыми, быть может, нагружен твой корабль. Приди к тому, к чему пришел Жан-Жак Руссо, откажись от всех этих бесчисленных химер, займись собиранием растений!

173

Бесчестен человек, который заявляет, что ему известен некий секрет, могущий быть полезным человечеству, но приберегает его лишь для себя и своих близких. Какого же вознаграждения ждешь ты за него, несчастный? Ведь ты мог бы ходить среди братьев твоих и говорить себе: это и мне обязаны они своим здоровьем и благоденствием! А тебе неведома сия благородная гордость, ты неспособен умилиться сей мыслью! Так бери же плату, презренный, и закрывай душу свою тем радостям, коими мог бы насладиться. Ты сам произнес себе приговор, сам покарал себя!

174

Мне становится грустно, когда я слышу шутки по поводу этого горестного бедствия. Об ужасном сем недуге надобно говорить лишь со слезами, не уподобляясь в этом шуту Вольтеру.

175

Можно было бы составить объемистую книгу из всего того множества различных вопросов и физики, и морали, и философии, которые предстают нашему разуму и на которые гении так же бессильны дать ответ, как и глупцы; и можно было бы на все эти вопросы ответить одним словом, но слово сие есть разгадка глубокой тайны, нас окружающей. Я не теряю надежды, что однажды она будет открыта; я всего ожидаю от разума человека, когда он будет знать свои силы, когда он сосредоточит их, когда он посчитает своим долгом проникнуть во все сущее и подчинить себе все, чего он касается.

176

Вы, могущественные властители, разделившие меж собой земной шар, у вас есть пушки, мортиры, огромные армии, выстроенные в блестящие шеренги солдаты; единым словом отправляете вы их уничтожать государство или завоевывать область. Не знаю почему, но средь всех этих реющих над вами знамен вы кажетесь мне жалкими и ничтожными. Римляне во время своих игр устраивали бои пигмеев и улыбались, глядя, как те наносят друг другу удары; они не подозревали, что и сами-то являют собой пигмеев в глазах мудреца.

177

В тяжких бедствиях, разоряющих ныне Европу, есть, на мой взгляд, одно преимущество: убавляется количество людей. Ежели им все равно суждено быть столь несчастными, их станет хотя бы меньше. А если подобный взгляд на вещи покажется жестоким, пусть вина за него падет на тех, кто в сих бедствиях виновен.

178

Как скверно и нелепо устроен наш политический мир! Восемь или десять коронованных особ держат все человечество на цепи; договорившись меж собой, они оказывают друг другу взаимную поддержку, дабы удерживать эту цепь в своих королевских руках и натягивать ее, как им вздумается, доводя иной раз род человеческий до конвульсий. Переговоры их отнюдь не происходят тайно; они гласны, они ведутся открыто, публично, посредством полномочных послов. Наши жалобы не достигают ушей столь высоких особ. Взглянем-ка на Европу. Она превратилась в обширный арсенал, где достаточно одной искры, чтобы воспламенились тысячи бочек с порохом. Иной раз взрыв происходит по вине какого-нибудь неосмотрительного дипломата. Пожар охватывает одновременно и юг, и север, и все концы света. Сколько пушек, сколько бомб, ружей, ядер, штыков, сабель и т. д., сколько смертоносных марионеток, послушных хлысту военной дисциплины, ожидают лишь приказа из какого-нибудь кабинета, дабы начать кровавый свой парад! Даже геометрия кощунственно осквернила дивные свои атрибуты! Она споспешествует воинственному пылу государей, который порождается попеременно то тщеславием, то сумасбродством. На каком точном расчете основаны приказы об уничтожении армии, осаде крепости, сожжении города! Я видел академиков, хладнокровно вычислявших силу заряда для пушки. Эх, господа, господа! Дождались бы, по крайней мере, собственных владений! Какое дело вам до имени короля, который будет царствовать в такой-то стране? Ваша любовь к родине — добродетель ложная и опасная для человечества. Ибо что это значит — любовь к родине? Чтобы любить государство, нужно быть полноправным его гражданином. А за исключением двух или трех республик, на свете не осталось страны, которая была бы родиной в подлинном смысле слова. Почему англичанин мне враг? Я связан с ним узами торговли, ремесел и всякими другими узами. У нас нет никакой природной неприязни друг к другу. Почему вы хотите, чтобы, перейдя какую-то границу, я начал отделять свои интересы от интересов других людей? Любовь к родине есть чувство фанатическое, придуманное королями и пагубное для вселенной. Ибо, будь моя нация в три раза малочисленнее, я вынужден был бы ненавидеть в три раза большее количество людей; моя любовь и ненависть зависели бы тогда от изменяющихся границ государств: в один и тот же год мне приходилось бы объявлять войну одному соседу и заключать мир с другим, которого еще накануне я уничтожал. Тем самым я поддерживал бы в сущности лишь сумасбродные права того хозяина, который пожелал бы распоряжаться моей душой. Нет, Европе, на мой взгляд, надобно составить единое обширное государство и — осмелюсь выразить это желание — под одним и тем же властителем. В конечном итоге это принесло бы великую пользу; вот тогда я смог бы полюбить свою родину. А ныне? Что такое свобода в наши дни? Не что иное, как героизм рабства, как сказал од